Князь Владимир - Страница 5

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

На заднем дворе в каморке доживал век странный старик по имени Горюн. Он был в молодости воином, так говорили, спас при таинственных обстоятельствах жизнь самому князю Олегу, потом долго был волхвом, но ушел и оттуда, занялся складыванием кощун. Его слушали охотно, он знал великое множество историй, как героических, волшебных, бытовых, так и про зверей, рыб и птиц.

Когда Владимир прибежал на другой день, Горюн оглядел его сочувствующе:

– Опять били? Что за радость бить ребенка? Даже для бабы это бесчестно… Очень больно?

– До свадьбы заживет, – ответил Владимир, как отвечали взрослые в таких случаях.

– Гм… Трудно тебе тут прижиться. Пожалуй, тебе надо сразу готовить себя в волхвы.

У Владимира загорелись глаза. Даже боль в избитом теле забыла про свои острые зубы, прислушалась.

– Я бы хотел… Но меня возьмут?

– Ты смышленый. У тебя цепкая память, я все примечаю. Ты трудолюбив, как муравей, для волхва это необходимо. И ты любишь учиться, от чего отворачиваются другие.

– Люблю! – сказал Владимир горячо. Он сел рядом, взял старика за руку, подлащиваясь, попросил: – Расскажи еще про Авариса, который ничего не ел, пока стрелу не обнес по всему белому свету!.. Или про Таргитая, нашего первого царя!..

Старый волхв усмехнулся, положил на голову мальчика худую ладонь, настолько высохшую, что казалась бы прозрачной, если бы ее не обтягивала потемневшая за годы дряблая кожа.

– Дите… Не был Таргитай первым царем, как не был и Аварис самым первым из наших героев… Память волхвов хранит дела времен столь дальних, столь далеких… И о временах диких и страшных… Вот была в старину такая прожорливая баба, что однажды в припадке голода съела и своих детей. Но не устыдилась, а только вошла во вкус, начала пожирать у соседей свиней, коз, а потом уже и коров. Наконец накинулась и на людей. У мужиков рука на нее не поднималась: все-таки баба! Да еще красивая, а красивым все можно, им все прощается, ибо красота дана от богов, они так отмечают себе равных… Так она поела всех в родном селе, затем пошла по другим, оставляя после себя пустые дома и сараи, конюшни и свинарни. Тут уж сам Перун не выдержал: закрыл глаза и метнул в нее молнию. Убил, а труп бросил в море. Так она и там, тварь ненасытная, от голода пробудилась, стала пожирать каждый утонувший корабль!.. А потом вовсе озверела, стала нападать и на целые корабли…

– А почему ее зовут Харибдой? – спросил Владимир, едва дыша от страха.

– Ее настоящее имя забыли, потому что она такую харю разъела, что не во всякую дверь пролезала, тогда ее и стали звать Харибдой. А убил ее не то Прометей, не то кто-то другой, уже не помню… Прометей – это такой велет, что не страшился даже богов. Он был огромен и силен, а главное – мог предвидеть, что будет в грядущем. Потому его и звали Прометеем, ибо он мог прометикувать. Зевс, верховный бог богов, был в страхе, ибо ему однажды предрекли, что у одной богини родится сын, который будет намного сильнее отца. Но только Прометей знал эту богиню. Зевс же обычно не пропускал ни одной мало-мальски красивой богини, велетши или простолюдинки. Потому и страшился, что свергнут его…

– И Прометей сказал?

– Да, пожалел Зевса. И богиню Фетиду отдали за Палия, был такой князь чуть южнее наших земель. От того брака родился великий герой Скилл. Он еще водил тавро-скифских витязей на помощь ахейцам в их войне с троянцами… Правда, с годами имя меняется, а то и вовсе забывается. Наш неуязвимый Скилл у ахейцев, а затем эллинов стал Ахиллом, у ясов – он Сослан, Сосруко, Сасрыква, а то и вовсе Батарадз, у иранцев – Исфандияр, у германцев – Зигфрид… Скилл был неуязвим для других, потому что наши предки раньше других начали делать доспехи из железа, а их враги еще бились в медных латах, даже наконечники копий были медные… Конечно, таким оружием не пробить железные доспехи. Даже не железные, а харалужные, булатные! Разве что попасть стрелой точно в щелочку между пластинами… Ахейцы придумали оставить эту щель на пятке, ясы – на коленях, Зигфриду на спину прилип кленовый листок, потому то место было уязвимо… А его отец, Палий, жил в такой глубокой давнине, что от него остались только Палилии – праздник в самой середине весны, когда пастухи прыгают через костры… Да еще развалины палат Палатия…

В это время со двора раздались чистые, звенящие звуки струн. Владимир выглянул в подслеповатое окошко. В углу заднего двора собралась челядь, пришли гридни и конюхи, явились стражи от ворот. В середке на колоде сидел крепкий мужик с длинной бородой, в волосах и бороде проседь, на коленях разместил гусли. Кощунник мерно ударял пальцами по струнам, откашливался, крутил шеей, оглядывал собравшихся орлиным взором.

Владимир вскрикнул с загоревшимися глазами:

– Послушаем?

– Разве что с крылечка, – отозвался Горюн ревниво.

В неподвижном вечернем воздухе каждое слово певца-кощунника звучало отчетливо и значительно. Он медленно и торжественно пел про давние времена, когда солнце светило ярче, мужи были отважнее, женщины – красивее, а боги ходили среди смертных и от них рождались дети. И был род людской вровень великанам, горы тряслись от их шага, реки выходили из берегов!

Владимир зачарованно слушал про исполинские битвы, когда богатырь с братьями выходил против чуда-юда огромного Змея, который бежит – земля гудит, а хоботами машет, то огонь летит и брызжет… Богатырь встречал чудо-юдо под калиновым мостом, но когда ехал Змей, то калиновый мост проваливался…

Горюн скептически хмыкал, раздражал Владимира. Тот отодвигался, наконец совсем собрался было убежать, когда Горюн сказал внезапно: